ОСТАП БЕНДЕР, НОРИНСКИЙ И Я
Продолжение загадочных историй, происходящих с Александром Тарасовым
В первой части этой статьи, опубликованной в предыдущем номере "Панорамы", рассказывалось, как автора, А.Тарасова, вызвали к следователю РУВД А.Богдановичу, где у него взяли образцы почерка в связи с делом о получении ленинградскими писателями Ниной Катерли и Поэлем Карпом антисемитских писем с угрозами и о последовавшем затем поджоге их квартир...
Сразу после визита к Богдановичу я позвонил в "Панораму" и согласовал с крайне заинтересованными друзьями план действий. Было решено готовиться к любому варианту развития событий, а тем временем начинать собственное расследование. Если уж судьба подбрасывает независимому журналисту такой материал - грех от него отказываться.
Проще всего оказалось связаться с Ниной Катерли. Как выяснилось, буквально за месяц до того с ней познакомился Володя Прибыловский. Он дал мне телефон. Вечером того же дня я дозвонился до дочери Н.Катерли - Елены Эфрос (самой Катерли в Ленинграде не было). Тут выяснилось, что советский следователь не врать не может. Оказалось, что квартира Катерли все-таки не горела. И даже и попыток поджечь ее не было. Равно как и квартиру Поэля Карпа.
Лена Эфрос, однако, выслушав мою историю, сделала из нее интересный вывод, а именно: что ее еще подожгут. По ее мнению, произошла нестыковка в недрах гигантского бюрократического аппарата правоохранительных органов: к настоящему моменту их квартиру должны были поджечь, но что-то помешало (все время дома люди, собака - ну не получилось поджечь), а информация уже ушла. Лена сделала вывод, что впредь надо быть осторожней, окна-двери закрывать, надолго из квартиры не уходить, а также и П.Карпа предупредить.
Во всем же прочем она слова Богдановича подтвердила: да, действительно, письма такие приходили, причем давно, чуть ли не год назад - и ее матери, и П.Карпу. Да, действительно, про абажуры. Да, действительно, мама обращалась в прокуратуру, причем она, Лена, маме говорила, что делать этого не надо, связываться с этими правоохранительными органами не стоит - будет только хуже. Вот теперь она, Лена, видит, как она была права. Что нет, про письма другим ленинградским писателям она ничего не знает. И про письмо Рывлину она ничего не знает. И вообще это было, кажется, прошлой весной и про эти письма все давно и думать забыли. А вот лучше пусть-ка расскажу я вкратце о себе и еще раз вкратце об этом деле - она загонит информацию об этой гебистской провокации в ленинградскую "Смену". А может, и в агентство "Северо-Запад".
Тем временем со слов В.Прибыловского я узнал, что, действительно, весной прошлого, 1990 года была целая кампания рассылки таких писем. За давностью времени он, Володя, имен не помнит, но помнит, что писем было много. Вот, кажется, и Евтушенко получал, и еще кто-то.
До Евтушенко я не дозвонился. А жаль.
Зато дозвонился я до "правой руки" Сергея Григорьянца Аси Лащивер. Надо было посоветоваться с ней как с ведущим диссидентским специалистом по юридическим вопросам, во-первых, и надо было дать сообщение о моих приключениях в "Ежедневную Гласность", во-вторых. (Не забыл я и "Экспресс-Хронику"). Как выяснилось, Ася тоже получала такое письмо! Список моих жертв разрастался.
Ася Лащивер хорошо это письмо помнила. Как же, как же. Про абажуры. Такого не забудешь. Нет, вот представить его она мне не может, к сожалению. Сергей Иванович (Григорьянц) увез его в Париж, всем там демонстрировал и там же, в Париже, где-то и оставил.
Ага. Дело приобретало международную известность (вскоре от Юлии Пелеховой, руководителя Еврейского информационного агентства "Ма Нишма", я узнал, что и номер "Хашахара" с рывлинским письмом был вывезен какими-то нашими сионистами в США и они там, по словам Юлии, размахивали им на каждом углу - в подтверждение разгула антисемитизма в Советском Союзе). Я порылся в завалах книг в собственной квартире, нашел там материалы по "делу Бейлиса" и по "делу Дрейфуса" и принялся изучать. Надеясь на лучшее, готовиться надо к худшему, а ни одна загнивающая империя без собственного "дела Дрейфуса" (вариант: "дела Бейлиса") обойтись, видимо, не может. Это у нее потребность объективная, имманентно ей присущая и проявляющаяся, видимо, на последних стадиях загнивания.
Фамилия у меня только неподходящая. Не созвучная. И почему я не еврей? Или фамилию изменить? Окончание "ов" отбросить? "Дело Тараса" (с ударением на первое "а") - вполне созвучно!
Тем временем, выработав с моими товарищами по Центру новой социологии "Феникс" и по редакции "Панорамы" тактику действий, мы сконцентрировались на двух направлениях: на поисках следов других моих "жертв" (коим я "писал" письма) и на оповещение средств массовой информации о происходящем. Если ГБ думала, что все будет шито-крыто и без скандала - она ошиблась. Если уж Богданович совершил ошибку, не взяв с меня подписку о неразглашении - этой ошибкой надо было воспользоваться.
И хотя пока еще сообщать о чем-то было рано (события еще только разворачивались), но мы довольно быстро связались с "Постфактумом", а позднее подробно рассказал я о происходящих вокруг меня чудесах и корреспонденту Би-Би-Си Григорию Нехорошеву и корреспонденту Радио "Свобода" Марку Дейчу.
Московский адвокат Давид Маркович Аксельбант, храбрый человек, не побоявшийся в самые крутые годы застоя защищать "политических" Ольгу Медведкову и Виктора Гринева, согласился, несмотря на крайнюю занятость (он в этот момент был защитником Валерии Новодворской по делу об оскорблении Его Императорского Величества), консультировать меня по моему делу, а, паче чаяния, дойдет до суда, и быть моим защитником. С ним мы проработали до мельчайших деталей линию поведения на следствии.
И 19 февраля я явился к Богдановичу с образцами свободного почерка уже во всеоружии. Я знал, что нужно выяснить мне, и, напротив, чего нежелательно дать сделать ему.
Надо признать, что в этот раз мой тезка выглядел как-то мрачно. То ли сведения о развернутой мной активной деятельности через недреманное око КГБ докатились до начальства Богдановича - и начальство дало ему нагоняй (подписку о неразглашении надо брать!), то ли он посмотрел на мой почерк (а может, и предварительно проконсультировался с кем), понял, что дело явно "липовое", и стало ему совсем противно этим заниматься, то ли сообразил он, что все это пахнет скандалом - и позорным скандалом, но как-то он совсем сник.
Увидев, что я достаю образцы почерка из УПК, он засуетился, сказал: "Сейчас, сейчас, я за понятыми сбегаю", - и действительно убежал за понятыми, бросив меня в комнате наедине с делом. Странные вещи вытворяют советские следователи со стажем 21 год работы! Я же за это время не только мог в дело заглянуть, я все это дело мог к черту спалить! Или "вещдок" какой съесть. Или спереть.
Наконец появились понятые. Оформили протокол, Богданович напечатал слово "протокол" - и долго мучался, размышляя вслух, протокол чего же он составляет, и наконец почему-то решил назвать его "протоколом добровольной выдачи". Я уже подумал было, что он сейчас же начнет печатать и протокол "явки с повинной", но до этого дело почему-то не дошло. А жаль. Я уже хотел ему признаться в организации землетрясения в дружественном нам опять Китае и в развязывании армяно-азербайджанского конфликта из-за Нагорного Карабаха. А то вот еще президента Кеннеди убили. Так это тоже - я убил. Из ружья.
Исключительно по моему настойчивому требованию в протоколе было зафиксировано, какими словами начинается каждый из этих пяти листов "образцов свободного почерка" и какими заканчивается. Упорный в своей ненависти к УПК, Богданович, однако, не мог составить протокол без нарушений. Так и остались в протоколе не обозначенными ни название дела, ни по какой статье (статьям) оно возбуждено, ни мой процессуальный статус (поскольку Богданович клятвенно меня заверил, что я не подозреваемый, но протокол был назван "протоколом добровольной выдачи", то я так понимаю, что я был соучастником, а именно - хранил у себя дома краденое, конкретно: образцы моего же свободного почерка на пяти листах, у меня же и украденные (понять бы кем), которые я, однако, к моей чести, добровольно следствию выдал, чем оказал делу борьбы с преступностью неоценимую услугу).
Копия этого чудного документа осталась у меня на память. Кое-что я из него все-таки почерпнул: я знал теперь, что мое дело именуется "дело N 1499".
Вообще за эту встречу я, похоже, узнал от следователя больше, чем он от меня. Мало того, что увидел я в материалах дела копию подметного письма, полученного Александром Верховским - и значит, врал, врал мне Богданович, делая вид, что от меня впервые слышит о поджогах в квартирах Верховского и Прибыловского; мало того, что сказал он мне значительным тоном: "Вот и Мень получал такие же письма - а потом его убили", - и при этом посмотрел на меня со значением (вот и оказался я, кажется, кандидатом в поджигатели собственного друга и издателя - это, видимо, чтобы печататься было негде! - а равно и в убийцы Меня - а его -то я, интересно, за что?). Так еще следователь и расширил серьезно список моих "жертв", предъявив мне еще два письма: одно - Наталии Ильиной, второе - Юрию Шерлингу. Как водится, Богданович поинтересовался, знаю ли я этих людей (сам он, похоже, слышал эти фамилии впервые). Я ответил, что знаю, разумеется. Богданович обрадованно воскликнул: "Ну вот видите, все - ваши друзья!" Что с того, что Наталию Ильину я видел исключительно на фотографии, Юрия Шерлинга - только по телевизору, сам Следователь зачислил их ко мне в друзья.
Между прочим, неплохая компания. Я не против. Видимо потому, что это - мои друзья, я их и запугивал. И о.Александр Мень тоже, видимо, был мне другом - за что я его и убил (с Менем я, впрочем, и правда был знаком). А уж Верховский - действительно друг, этого я даже и не отрицаю. Его я, как известно, поджег. Из дружеских побуждений. И Прибыловского тоже*. Это у меня такая форма дружеского общения. Такой уж я человек. Большой оригинал, как говорил, помнится, о Пушкине один литературный герой.
Надо сказать, что в отличие от писем П.Карпу и Н.Катерли письма Н.Ильиной и Ю.Шерлингу были в деле не в ксерокопиях. Это были оригиналы! Богданович их мне издалека (а вдруг выхвачу и съем?!) показал. Письма, судя по всему, были идентичны предыдущим. И даже конверты были одинаковыми. Это были письма известным людям, да к тому же - обратившимся в прокуратуру. А сколько, интересно, было таких, как Рывлин и Лащивер, к властям не обращавшихся? А сколько не знаменитых, а "простых советских граждан еврейской национальности", которых в милиции или в прокуратуре попросту "поперли", сказав им, что с такой "чепухой" возиться некогда? Сколько же всего людей получило такие письма? "Труд этот, Ваня, был страшно громаден - не по плечу одному!"
То, что в деле у Богдановича часть писем была в оригиналах, а часть - в копиях, убеждало, что не меня одного пробуют на эту роль иначе бы в "деле" были только оригиналы. Логично было предположить, что где-то сидят другие богдановичи, а перед ними - другие тарасовы, желательно - евреи, или - друзья евреев, или - оппозиционные журналисты. Или еще кто-нибудь в этом духе. Ну не искать же, в самом деле, подлинных авторов этих писем!
Остап Бендер, как известно, терроризировал гражданина Корейко телеграммами, а под занавес послал даже книгу "Капиталистические акулы" с подзаголовком "Биографии американских миллионеров", в каковой книге отчеркнул фразу "Все крупные современные состояния нажиты самым бесчестным путем". Норинский запугивал разного рода редакторов от лица "боевиков "Памяти" и запугал, например, Бакланова до того, что тот опубликовал факсимиле письма с угрозами у себя в журнале. Я же, как оказалось, запугивал от лица "русских" вообще известных писателей (в том числе и чистокровно русских, как Наталия Ильина), режиссеров, проповедников, малоизвестных журналистов, совсем неизвестных художников и еще Бог весть кого. Причем это была только первая стадия. На второй же я, если верить Богдановичу, этих людей поджигал (как Катерли), а иных даже и убивал (как Меня). Какое развитие сюжета - со времен О.Бендера! Какая криминализация действий - со времен Норинского! Чудная у нас, однако, сложилась троица!
Итак, письма Ю.Шерлингу и Н.Ильиной, а также и образцы моего почерка были сложены в пакет и направлены на экспертизу на Петровку, 38. Делалось это в моем присутствии. В моем же присутствии было составлено и направление на экспертизу. Следователь задавал эксперту всего два вопроса: "Выполнены ли все представленные образцы текста Тарасовым А.Н.?" и "Какой рукой выполнены образцы - левой или правой?"
Через месяц должен был прийти ответ.
Благодаря Давиду Марковичу Аксельбанту я был подготовлен к любому исходу экспертизы - и к положительному, и к отрицательному. И знал, как себя вести и в том и в другом случае. Но события развернулись так, как не ожидал того никто.
Прошел обещанный месяц. Богданович молчал. Прошло полтора. Богданович молчал. Тут уж мне самому стало интересно, я позвонил ему и поинтересовался, есть ли новости. "А как же!" - сказал мне уверенно Богданович и пригласил его посетить.
Что я спустя пару дней и сделал. Тут и началась фантасмагория.
-Ага! - сказал мне Богданович, когда я появился, и увлек меня куда-то по коридору.
-Мы идем к начальнику отдела, - пояснил он на ходу. - Советую сразу же во всем признаться: так, мол, и так, Меня тоже я убил...
Больше я Богдановича не видел.
Начальник следственного отдела долго раздраженно с кем-то говорил по телефону, потом долго раздраженно что-то писал, потом, наконец, заметил меня.
-Вам что? - неприветливо спросил он.
-Я - Тарасов, - веско ответил я ему.
Судя по выражению лица начальника, эта фамилия была ему знакома. Он вызвал по селектору какого-то следователя, по фамилии, кажется, Краснов, и передал меня ему.
Появившийся Краснов вывел меня в другой кабинет. Там он полистал какое-то "дело" (мое, надо думать), как-то странно занервничал, вдруг вскочил и вместе с "делом" убежал. Минут через пять он вернулся и поведал мне, что мною займется другой следователь.
"Другой следователь" оказался молодым приятным парнем явно семитской наружности и с таким же характерным именем: звали его не то Лев Григорьевич, не то Григорий Яковлевич - за давностью уже и не помню.
Он заглянул в "дело" и брови его полезли вверх.
-Ничего не понимаю! - сказал он. - А Вы в деле кто?
Я заверил его, что и сам жажду это узнать и пока не узнаю, сотрудничать по следствием не намерен.
Следователь углубился в дело. Чем дальше он читал, тем очевиднее было, что вся эта история ему не нравится. Наконец он прекратил чтение и спросил меня, зачем я, собственно, вызван. Я развел руками. Следователь вышел.
Вернулся он разгоряченный. У меня сложилось впечатление, что он говорил с начальством - и говорил на повышенных тонах.
-Значит так, - сказал он мне, - Вам нужно дать нам образцы Вашего почерка на пяти листах...
-Но я уже давал! Да еще и пять листов "свободного" почерка давал!
-Я знаю. Но дело в том, что эксперт отказывается давать заключение по Вашему почерку...
-Этого не может быть, - сказал я уверенно. - Отказ эксперта от проведения экспертизы - это чистая статья Уголовного Кодекса, 182-я. - УК и УПК к тому времени, признаться честно, стали у меня настольными книгами. - Не будет ваш эксперт себя под УК подводить. Он же грамотный.
(Впоследствии мне объяснили, что я неправ. Существовала ситуация, в которой эксперт мог демонстративно отказаться от проведения экспертизы, - и именно из-за правовой грамотности. Конкретно, если ему еще до экспертизы дали указание, каким должен быть результат, он же, глянув на образцы, сразу сообразил, что дело это - явно липовое, да еще и пахнущее большим скандалом, что доказать на суде, что результат экспертизы явно подтасован, - раз плюнуть, а это тоже статья УК - и быстро скалькулировал, что за отказ от экспертизы грозит ему вероятнее всего дисциплинарное взыскание (в самом худшем случае - 6 месяцев принудработ), а вот за заведомо ложное заключение, если не повезет, до семи лет. На Петровке работают профессионалы.)
-Я Вам повторяю только то, что сказал мне начальник, - хмуро буркнул следователь. - А он говорит, что эксперт отказался... Но поскольку из дела неясно, кто Вы в деле, то я Вас принудить ни к чему не могу. Если Вы хотите писать - будем сейчас писать, если нет... - и он посмотрел на меня, как мне показалось, с надеждой.
-Нет, - сказал я твердо. - Ничего я писать не буду, сколько же можно...
Не то Лев Григорьевич, не то Григорий Яковлевич явно повеселел.
-Принудить я Вас не могу, - повторил он, сунул папку в стол и, кажется, даже подмигнул мне.
Засим мы с ним тихо-тихо, как заговорщики, разошлись...
Прошло еще месяца полтора-два. Никто меня не беспокоил. И вдруг, в случайном разговоре с Асей Лащивер, узнаю, что, оказывается, следователя-то моего, Богдановича, из РУВД "переместили".
"Ай-яй-яй!" - подумал я, позвонил в следственный отдел и попросил Богдановича. "Нет его", - сказали мне. "А когда будет?" - "Да наверное, уже никогда. Он тут больше не работает".
Я даже расстроился.
Неужели человек из-за меня пострадал? Неудобно как-то.
А еще месяца через полтора-два грянули августовские события, и у Прокуратуры РСФСР появились более солидные клиенты, чем я.
Так и осталось загадкой, кому и зачем нужна эта провокация. Версий высказывалось множество. И что нужно было дискредитировать независимую прессу; и что власти, отдав демократам "на растерзание" Осташвили, хотели теперь принести ответную жертву патриотам; и что все это было завязкой гениального в своем цинизме дела, в ходе которого редакторов "Панорамы" намеревались обвинить в том, что они сами себе писали письма с угрозами и сами себя поджигали; и даже что это явилось ответной реакцией на опубликованную мной в пресловутом таллиннском "Хашахаре" и в парижской "Русской Мысли" статью, где я разбирал, кто и почему убил о.Александра Меня, - кто-то там "наверху" прочитал, был неприятно поражен проницательностью автора и решил: дай-ка мы этого Тарасова займем делом - чтобы у него не было времени дальше "проницать"...
Уже в этом, 1992 году, завершая рассказ о моих приключениях, попытался я узнать что-то о судьбе моего дела в РУВД. Но в РУВД отвечать на мои вопросы отказались и, вдобавок к тому, любезно разъяснили, что и в любом другом месте узнать мне ничего не удастся: по закону с материалами следственного дела гражданин может ознакомиться только если он - обвиняемый и следствие по его делу закончено. И никак иначе.
Так и прибавилась эта история в виде маленькой тайны к стройным рядам Больших Тайн, оставшихся нам в наследство от прежнего режима.
В заключение я хотел бы поблагодарить моих друзей, товарищей по Центру "Феникс" и газете "Панорама", сотрудников "Ежедневной Гласности" и "Экспресс-Хроники", корреспондентов Марка Дейча ("Свобода") и Григория Нехорошева (Би-Би-Си), Лену Эфрос из С.-Петербурга и всех, кто оказал мне помощь и поддержку в этой загадочной истории.
Хочу поблагодарить также и следователя А.Н.Богдановича, сделавшего, кажется, все возможное, чтобы сорвать гебистскую провокацию, - и, похоже, поплатившегося за это. Надеюсь, что при новой власти ему зачтется его принципиальное поведение.
Особо хочу поблагодарить адвоката Давида Марковича Аксельбанта, вселившего в меня уверенность в трудную минуту и оказавшего мне неоценимую помощь в этом деле.
Александр Тарасов
16 августа 1991 - 23 марта 1992
________________________________________
* Член редколлегии "Панорамы" В.Прибыловский полагает, что , его квартира была выжжена с целью уничтожить документы, свидетельствующие о прошлой деятельности одного из теперешних руководителей Московской товарной биржи (МТБ), в 1985-87 гг. собиравшего (скорее всего, для КГБ) докладные сотрудников комсомольского оперативного отряда о политических взглядах, настроениях, связях и круге чтения студентов Московского государственного университета. Документы были частично опубликованы (в "Московском комсомольце" и "Панораме"). Заинтересованное лицо, видимо, полагало, что документы хранятся на квартире у В.Прибыловского. Более ранний поджог квартиры А.Верховского, скорее всего, не был впрямую связан с этим делом (видимо, был продуктом деятельности радикальных "патриотов"), но, возможно, дал толчок фантазии заинтересованному читателю "Панорамы". Третий поджог (на складе, где В.Прибыловский работал ночным сторожем) остается наиболее необъяснимым. - В.П.
